http://samlib.ru/p/platonenko_w_w/01.shtml

В.Платоненко
НОЧЬ С ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО НА ПЯТОЕ

* * *
  Ксения об аресте брата узнала ближе к полудню. Вообще-то, ей вполне могли бы позвонить и раньше, потому что Эллин разыскал Бийца весьма скоро. Хотя Костя поначалу понятия не имел, где, собственно говоря, в Москве находится улица Октябрьское поле, он быстро сообразил доехать до одноименной станции метро, а там оказалось, что и улица рядом, и искомый дом стоит совсем недалеко от выхода из метро, и даже квартира Бийца находится в ближайшем от метро подъезде; так что не позже половины седьмого Эллин был у Бийца. Однако Биец с Мишей, выслушав рассказ Эллина и обсудив ситуацию, решили раньше времени панику не подымать и родным Трофименко не звонить, а для начала связаться с кем-нибудь из ИРЕАНа и где-то с восьми начали каждые пятнадцать-двадцать минут названивать Дамье и Котенко.
  Но у Дамье было хронически занято, а с Котенко было еще хуже - несколько раз Биец, Голицын и даже Эллин звонили по номеру Котенко и просили позвать Андрея, и каждый раз раздраженный старушечий голос отвечал, что здесь таких нет и что нужно правильно набирать номер. Номер, судя по всему, набирали правильно, видимо, что-то барахлило на станции, но звонившим от этого было не легче. В конце концов, Голицын, нарвавшись в очередной раз на несчастную бабку, начал ее уговаривать, чтоб она позвонила по телефону, который он ей продиктует, и сказала Котенко, чтобы тот позвонил Бийцу по важному делу и уже почти было уговорил; но тут бабка вдруг спросила, а что, собственно, это за дело такое, из-за которого ей так необходимо звонить, и Миша по простоте душевной начал ей все рассказывать. Услышав про защиту Белого дома, бабка заявила, что Ельцин все делает правильно, а всех коммунистов надо перестрелять, потому что они - сволочи, и бросила трубку.
  Пришлось опять звонить Дамье. В конце концов, все разрешилось самым неожиданным образом - позвонил Котенко, рассказать об аресте Трофименко, сам он уже знал об этом от Вадима. После этого решили все-таки позвонить родным арестанта. Костя, окончательно убедившийся, что арестованный Трофименко - родной брат Ксении (телефоны арестованного и Ксении совпадали), наотрез отказался звонить, пояснив, что по личным причинам ему с родными Трофименко лучше не общаться. От более подробных объяснений он уклонился, опасаясь, что крутые революционеры заподозрят его в излишней сентиментальности. Миссию вестника взял на себя Миша Голицын.
  Сообщение Голицына Ксению нисколько не удивило. Она прекрасно знала, что ее брат ошивается у БД, и давно ждала, что он куда-нибудь влипнет. Конечно, случившееся ее не обрадовало. Хотя она и считала Владимира (как, впрочем, и всех, кто действовал, с ее точки зрения, нерационально) полным идиотом, но никогда при этом не забывала, что этот идиот - ее брат, хочет она того или не хочет. Однако и никакого потрясения Ксения не испытала все по той же самой причине - подсознательно она давно уже ожидала чего-то подобного. Пожалуй, было даже не ясно, плохо то, что случилось, или хорошо - если все обойдется и через пару дней брата отпустят, то, может быть, как раз за эти самые пару дней Белый дом возьмут, а непутевый братец пересидит самое опасное время в милиции и останется цел и невредим. Правда, могло и не обойтись...
  В общем, Ксения, не теряя спокойствия, выслушала всю историю, после чего выяснила у Голицына номер и примерный адрес отделения, в которое доставили ее брата, и попросила Мишу на всякий случай оставить ей свой телефон, а заодно спросила, нет ли у него каких-нибудь телефонов товарищей Владимира, с которыми имеет смысл связаться. Вообще-то ничего хорошего от этих товарищей Ксения не ожидала, но на всякий пожарный иметь возможность связаться с ними считала целесообразным. Оставив Ксении телефоны Бийца, Дамье и Котенко, Миша простился с ней и повесил трубку.
  * * *
  Нельзя сказать, чтобы менты особо обрадовались, снова увидев Лозована, хотя бы даже и под конвоем. Они прекрасно понимали, что раз у него есть удостоверение прессы, хотя бы даже и просроченное, значит, есть, по крайней мере, какие-то связи с прессой, так что, кто его знает, чего от него можно ожидать. То, что он был пойман у БД, не давало ментам никаких козырей, потому как не было никаких официальных постановлений и инструкций на счет того, что делать с теми, кто пытается пройти к БД. Поэтому самое лучшее, что можно было с Лозованом сделать, это поскорей отправить его, чтобы убрался, наконец, восвояси. Но поскольку совсем не нагадить задержанным всегда было для ментов просто унизительно, они придрались к тому, что Логинов живет в Москве без прописки, и потребовали с него штраф. Возражения, что Логинов только приехал, не подействовали - менты заявили, что, раз у него при себе нет билета, значит, он живет неизвестно сколько, и заперли Логинова в обезьяннике, отправив Лозована платить штраф в ближайшую сберкассу.
  Вернувшись из сберкассы с квитанцией, Лозован поспел к большой перепалке. Ругались менты с Логиновым.
  - Это гимн Франции! - возмущался Логинов.
  - Гимн или не гимн, а петь тут нечего! - требовали менты.
  - Я буду жаловаться французскому консулу! - грозил Логинов.
  Лозован сунул ментам квитанцию и потащил Логинова наружу. "Я Марсельезу пою, - пояснил Валера, - а они не дают".
  * * *
  Утром двадцать седьмого ОМОН и солдаты блокировали, наконец, БД. Теперь пройти к зданию было нельзя даже по дворам. Затем осаждающие начали опутывать окруженную территорию колючей проволокой. Это была не старая привычная проволока, которой окружались еще сталинские лагеря, это была новая, незнакомая еще для большинства россиян полупроволока-полужесть, она не колола, а резала, перелезть через нее было невозможно. В проволочном заграждении был оставлен один-единственный проход, у которого дежурили менты.
  Внутри проволочного кольца не осталось почти никого из трудороссов - Анпилов уже несколько суток появлялся у Белого дома только днем, а на ночь уходил сам и уводил своих людей. Он поступал совершенно правильно - анпиловцам так и не выдали оружия, и держать в БД многочисленную, но безоружную "ТрудРоссию" было просто глупо. Защищать БД остались баркаши, офицеры и казаки - публика мало похожая на революционеров. Остался, правда, и маляровский комсомол. Наконец, остались пресловутый БКНЛ ПОРТОС и куча одиночек из самых разных организаций.

* * *
  Ближе к полудню трудороссы, не могущие теперь проходить к БД и скопившиеся в изрядном количестве у ближайших выходов из метро, устроили настоящий митинг между Белым домом и Баррикадной. Шум они подняли такой, что его было даже слышно в камерах ИВС, и Трофименко ломал себе голову: что же творится там снаружи? И хотя митинги были запрещены, но менты пока не решались трудороссов трогать. И многовато тех было, и не забыли еще менты Первого мая, да и непонятно было, чем вся эта заваруха с БД вообще кончится. Тем более, что время вообще было непонятное, неопределенное было время. Калининский проспект уже был Новым Арбатом, а улица Горького - Тверской, но Варварка была еще улицей Разина, Трехсвятительские переулки - Вузовскими, часть Кутузовского проспекта - улицей Маршала Гречко, а Пречистенский переулок (до революции - Мертвый) - Николоостровским. Уже не нужно было ходить на открытые партсобрания, но еще не нужно было ходить в церковь. Уже праздновалось Рождество, но еще праздновалось Седьмое ноября. Уже прошло время Брежнева, но еще не пришло по-настоящему время Ельцина. Уже народ перестал вздрагивать при слове "кагэбэ" и еще не начал вздрагивать при слове "фээсбэ". Странное было время - переходное. Ясно было, что рано или поздно это все закончится, и ясно было даже, чем это закончится по сути, но вот по форме... Не ясно было, чей портрет завтра надо будет вешать на стенку, да иной раз казалось даже, что глядишь, и ничей не надо будет, хотя менты и чувствовали нутром, что такого быть не может, чтобы ничей. А потому и не решались стражи порядка атаковать демонстрантов.
  Но и к БД анпиловцев тоже не пропускали. И сколько ни шумели трудороссы, разогнать их не разогнали, но и они своего не добились. К середине дня стало ясно, что властям удалось отстоять новое status quo.
  * * *
  Биец двадцать седьмого наведался в штаб-квартиру РПК - благо, она была в пяти минутах ходьбы от его дома. С собой он прихватил Костю Эллина, к которому за время короткого знакомства проникся даже большим доверием, чем к тому же Мише Голицыну.
  Ничего удивительного в этом на самом деле не было. Для Бийца существовало два критерия оценки людей - готовность выслушивать рассуждения о правильности теоретических воззрений Ленина-Троцкого и пение революционных песен. К последним Биец, поотиравшийся в свое время в КСП, относил не только классические вроде "Красная армия, марш вперед!", но и КСПшные песни о Гражданской, написанные в ту пору, когда антикоммунизм еще не стал в КСПшных кругах признаком хорошего тона. Эллин угодил Бийцу по обеим статьям. В идеи Ленина-Троцкого он, правда, не особо верил, но, поскольку ему очень хотелось понять, что же это все-таки за взгляды такие у троцкистов, он слушал внимательно и только изредка вставлял что-нибудь вроде: "Ага, понятно", что было истолковано Бийцом, как полное доверие к оным идеям. Что же до песен, то Костин отчим сам был ярым КСПшником, так что Костя знал такие песни, каких и Биец не знал. И хотя мода уже пошла на ругание красных и восхваление белых, однако Косте эти прежние песни почему-то нравились больше "Поручика Голицына" - то ли из чисто эстетических соображений, то ли потому что один из костиных прадедов по материнской линии еще в семнадцатом вступил в Красную гвардию, а вот поручиков и корнетов среди костиных прадедов не было, да и предки отчима в свое время здорово натерпелись от деникинцев (они, правда, и от красных натерпелись, но все-таки поменьше). Как бы то ни было, но только, после того как Эллин сходу подпел Бийцу "Аксинью" и "Товарища Ворошилова на буланом коне", а потом сам спел "Только двое прорвалось нас...", Биец полностью убедился, что перед ним - человек надежный. Мише подобное доверие не светило. Взгляды Бийца он уже знал и позволял себе с ними спорить, а песнями КСПшными не интересовался, да и вообще ему медведь на ухо наступил.
  Подобный метод оценки людей не раз давал сбои. К примеру, летом одна вокзальная люмпен-пролетарка, которую Биец агитировал (он любил агитировать вокзальных люмпен-пролетарок, употребив их сперва по обычному назначению), подпевала ему, подпевала про товарища Ворошилова, а потом взяла, да смоталась, прихватив с собой всю выручку от продажи "Рабочей демократии". Но ни этот, ни другие подобные случаи так ничему Бийца и не научили. А, может, он просто считал, что кто не рискует, тот не выигрывает.
  Нельзя однако сказать, чтобы Биец был совсем уж полным лопухом, или что чутье его всегда подводило - иногда оно срабатывало безошибочно. И когда лидер РПК и по совместительству председатель штаба ФНС Крючков начал сокрушаться по поводу потери связи с БД, Биец нутром почувствовал удачу.
  "Ну, не так уж он и блокирован, - заявил вождь КРДМС. - Мы туда можем хоть сегодня пройти, скажите только, с кем там связаться!" Крючков вытаращил глаза.

* * *
  Услышав о блокаде Белого дома, Миша Голицын решил сделать вылазку к Музею Ленина. Чутье не обмануло его - все баркаши остались в БД; там же, где нацисты когда-то нападали на распространителей очередного номера "Рабочей демократии", изданного на заложенные в ломбард серьги, что остались у Миши от бывшей жены, а еще раньше гоняли от Музея Донского, вызывавшего их зоологическую ненависть уже одним своим носом, там теперь сидела только бабка, торговавшая нацистской литературой. Миша подошел к столикам с литературой, посмотрел на столики, потом на бабку, которая почуяла что-то неладное, но не успела понять, что именно, и не торопясь, один за другим поддел ногой оба столика. Нацистская продукция посыпалась на асфальт, бабка заорала что-то вроде: "Израильский шпион" или "Сионистский провокатор", а довольный Миша направился к Александровскому саду. Через полчаса он появился снова. Бабка, метров за сто заметив Голицына, завопила: "Держите его!" но Миша спокойно подошел к столикам, повторил операцию и неспеша пошел к метро.
  * * *
  Чулин как настоящий русский герой остался в строю, невзирая на рану. Ему было не привыкать - летом, во время контрнападения леваков у Музея Ленина за всех досталось Чулину - его обрызгали из газового баллончика и огрели бутылкой по голове так, что он, студент Гнесинки, два дня не мог на слух отличить "до" от "соль", а уж об обычных тумаках и пинках нечего и говорить. Теперь опять из всех, кто брал анархиста, тот пырнул именно Чулина. Все шишки сыпались на бедного Макара.
  В первый вечер после драки Чулина начало слегка знобить, но тогда это быстро прошло. Во второй - температура подскочила сильнее. Но теперь Чулину уже ничем нельзя было помочь - Белый дом был в осаде. Оставалось ждать, когда рана заживет, и температура спадет сама собой.